Заслуженный строитель России Варткез Арцруни отмечает 70-летие
— Варткез Багратович, ваша судьба — строительство, вам удалось сделать фамилию — Именем. На стройке ведь, как и в истории, трудно переоценить роль личности, не так ли?
— Равно как и в науке, и в искусстве, и в политике… Мы с вами, что называется, по принадлежности, со знанием дела можем говорить о личностях, вошедших в летопись строительства столицы.

Причем когорта эта формировалась не по табели о рангах, и крупный руководитель объективно соседствовал в ней с бригадиром, если, конечно, этим бригадиром был Злобин, или Капустин, или Затворницкий.
— Найдутся многие, кто скажет, что, называя эти Имена, мы живем прошлым…
— Да нет же, самым что ни на есть настоящим и даже будущим! Как сказал поэт, «природа не терпит пустот». А ведь у нас на профессиональной ниве — сплошь пустоты в смысле масштаба личности: людей с харизмой практически нет ни в руководящем эшелоне, ни в среднем звене, да и кадровые рабочие в большой степени вытеснены гастарбайтерами. Это очень обедняет жизнь, и как результат — парадокс: при избытке технологий, новых материалов, инвестиций, управленческих схем, инженерной сложности объектов картина сегодняшнего дня вызывает какое-то ощущение застоя и пробуксовки.
— Что-то подобное, видимо, заставляет и верхний эшелон власти создавать объединенный «Народный фронт», расширять состав правительства…
— Очевидно, что это напрямую связано именно с поиском личностей. Хотя прогнозировать результат здесь не так просто, как кажется.
— Не зря же у В.И. Ресина любимый слоган «Не мы выбираем время, время выбирает нас!». То есть все-таки необходимо время, наполненное бурными событиями, чтобы человек мог, участвуя в них, проявить себя на все сто. Или не проявить. Вот ведь в вашей судьбе — просто переизбыток событий!
— Предпочел бы, чтобы некоторые из них не случились. Я говорю сейчас о землетрясениях в Ташкенте и Ленинакане. Первое произошло, когда я только начинал карьеру, второе, когда был уже заместителем председателя правительства Армении по строительству.
…Отслужив в армии, вернулся в Москву, поступил в институт, отучился год, и тут — трагедия в Ташкенте.
Нас, строителей, отправили восстанавливать город: на месяц в командировку, потом еще на месяц, а далее меня назначили главным инженером управления комплектации, в котором работали порядка полутора тысяч человек! В начальный, так называемый организационный, период восстановления приходилось работать по двадцать часов в сутки. Обеспечивали, в частности, разгрузку огромного количества составов. Интенсивность их прибытия была сопоставима с временем военной эвакуации… Мог ли я тогда предположить, что через двадцать лет вновь окажусь перед лицом стихии?!
— Но в Ленинакане вы были уже человеком, принимающим главные решения.
— В Ленинакан прилетел спустя час с небольшим после начала землетрясения. Города — нет… Кругом руины, раздавленные машины, жители в состоянии шока, лихорадочно разгребают завалы голыми руками. Из связи — один телефон ВЧ в управлении КГБ. Картина такая: во дворе стоит колченогий стол, на нем аппарат, а по двору летают секретные документы. Первым делом позвонил в Ереван своему заместителю, чтобы от моего имени издали приказ: прекратить все строительно-монтажные работы по республике, сформировать на базе трестов механизированные колонны и отправить их в Ленинакан, Спитак и Кировакан. Через два-три часа начала подходить техника.
— Ваше решение помогло спасти тысячи жизней, ведь основную массу выживших извлекли из-под обломков именно в первые два-три дня. Известно, что как руководитель правительственного штаба в те дни вы были авторитарны и, если можно так сказать, беспощадно требовательны к подчиненным. А крепкое словцо доставалось и не только подчиненным. Что это за случай с Бакатиным, расскажите.
— Генеральный секретарь Горбачев прилетел тогда с большой свитой союзных руководителей. И один из них с высокомерной иронией заявляет: «Эти армяне под сурдинку хотят все снести и новый город построить. Вот я вчера был в УВД Ленинакана — прекрасное здание, а они приняли решение его сносить». Все промолчали, но я был возмущен: «Что это за м…чудак там вещает?» Меня одергивают: «Потише, мол, это новый министр внутренних дел Бакатин». Тогда я еще громче: « А что он понимает? Это здание облицовано туфом. Внешне выглядит нормально, а внутри весь каркас разорван, того и гляди рухнет… Милиционер пусть занимается своими делами!» Мне говорят: «Так он строитель по образованию». Я: «Тогда он чудак вдвойне!» Но это так, эпизод, который, впрочем, уже вскоре имел смысловое продолжение: имею в виду, что настало время, когда все чаще и чаще встречались на руководящих постах люди, которые не соответствовали ни профессиональному уровню, ни нравственным критериям.
Вместе с тем необходимо сказать, что колоссальную помощь в спасательных работах и ликвидации последствий спитакского землетрясения оказали союзные и зарубежные организации. Самой высокой оценки заслуживает работа «Аэрофлота» по эвакуации пострадавших; медиков, не допустивших эпидемий и незамедлительно организовавших квалифицированную помощь. Отмечу, что в первую же ночь после землетрясения в зону бедствия прилетел министр здравоохранения СССР Евгений Чазов.
Когда уже были задействованы тысячи различных механизмов, эффективно и оперативно управлять этим было бы невозможно, если бы Главмосстрой по моей просьбе не прислал бы группу треста «Мосоргстрой». Нельзя не сказать об отличной работе транспортной авиации Министерства обороны, которая доставила выделенные в помощь Германией восемнадцать 120-тонных автокранов, по прибытии которых, надо отметить, наступил перелом в проведении спасательных работ. А сколько добровольцев из всех регионов страны прибывало для оказания посильной помощи!
— Что и говорить, быть непосредственным участником таких событий — могучая школа жизни, школа мужества.
— И испытание. В таких экстремальных ситуациях и проявляется человек, все его нутро. Поэтому, хоть все это время в Армении находился председатель Совмина СССР Николай Рыжков, особенно хочется сказать о его заместителе Борисе Щербине. Невозможно переоценить помощь, которую он оказал при проведении спасательных работ, координируя работу союзных организаций. Спустя несколько месяцев он умер в Москве. Главной причиной смерти стала большая доза облучения при аварии на Чернобыльской АЭС, где он возглавлял правительственную комиссию по ликвидации аварии. Всего этого мы в Ленинакане не знали. То, что Борис Евдокимович не покинул зону бедствия, хотя чувствовал себя день ото дня хуже и мог уехать в больницу в Москву, — настоящий подвиг, и каждый из более чем 15 тысяч спасенных из руин в той или иной степени обязан спасением ему. Память о Борисе Щербине в современном Гюмри жива. Ему в городе установлен памятник, его именем названа одна из улиц города.
— Говорят, что именно вы поставили перед властями вопрос об организации профессиональных спасательных подразделений.
— На всех участников трагических событий произвела впечатление работа зарубежных спасателей, очень уж она контрастировала с усилиями нашей службы гражданской обороны. Мы обратили на это внимание руководства страны, и в скором времени была создана государственная комиссия Совмина СССР по чрезвычайным ситуациям — предшественник современной службы МЧС.
— Варткез Багратович, но ведь вам приходилось в жизни не только восстанавливать города, и не только строить, а именно начинать, возводить с нуля. Тольятти, Набережные Челны или стройки, которые вы курировали как заместитель начальника Главмосстроя, — Тында, Нижневартовск… Не кажутся ли теперь вам эти адреса забытыми?
— Забытыми кем? Страной? Богом? Вопрос риторический. У каждого из этих городов — своя судьба в контексте общей судьбы бывшей большой страны, как теперь говорят, империи. Для тех же, кто строил их, — часть жизни, причем романтическая, наполненная мечтами, добрыми помыслами, молодостью, здоровьем! Не бывает забытых адресов. Я в Москве поступил в строительный институт, потом перевелся в Ташкентский (три года проучился), а диплом защитил уже в Тольятти, где строил город автомобилестроителей. При строительстве Автограда уже после первых четырех месяцев работы были сданы 50 тысяч кв. метров жилья. Темпов возведения жилых домов достигли небывалых. Девятиэтажка монтировалась за две недели, а сдавалась в эксплуатацию через месяц, полностью готовая к заселению. Даже сегодня, спустя полвека, цифры эти впечатляют.
— Так через Ташкент, Тольятти и Тынду подберемся и к Москве. Ведь вы – москвич, и Москва — ваш главный город?
— Москвич. В 1956 году я после 8-го класса пошел работать на стройку учеником монтажника. Тремя годами раньше у меня умер отец, нужно было помогать семье. Поэтому последние два класса учился в вечерней школе. Первый мой объект — дом с барельефом Дзержинского около станции метро «Проспект мира».
В Москве мне довелось возглавлять строительное управление треста «Мосжилстрой», трест «Мосстрой № 3», МГОЖС (Московское государственное объединение жилищного строительства). Участвовал в строительстве многих районов столицы: Лианозова, Биберева, Отрадного, Бирюлева, Братеева, Ясенева. Посчастливилось возводить объекты московской Олимпиады-80, Мосстрою № 3 доверили строить Олимпийскую деревню.
— Знаю, что назначали вас в убыточные предприятия, которые вам всегда удавалось вывести в лидеры. Из всего этого «многотомного труда» выберите какую-нибудь историю в полстранички.
— Вот, например, из времен МГОЖС. В Армянском переулке, в здании Лазаревского института восточных языков, основанного в ХIХ веке армянскими благотворителями — братьями Лазаревыми, разместилось тогда постоянное представительство Армянской ССР. Шла реконструкция, и некоторые проблемы решались очень медленно. Так, застопорился монтаж подстанции, потому что техника не могла въехать во двор особняка.
Обратились ко мне, я распорядился пригнать 120-тонный кран, сборные конструкции пронесли над крышами соседних домов и смонтировали подстанцию буквально за час. Ну не мог я отказать в помощи, потому что у меня с детства было особое отношение к этому зданию. Меня родители за руку туда водили, в Дом культуры Армении. Там я впервые увидел Сильву Капутикян, Арутюна Акопяна, в первые послевоенные годы там выступали Гоар Гаспарян и Артур Айдинян.
— Все-таки свое, национальное, взяло верх! Оно же, наверное, и в дальний путь позвало, в Армению, в Совмин?
— Кадровая политика вершилась, конечно, не мною. Для меня, как заместителя начальника Главмосстроя, это не было повышением. С переездом в Армению терял не только в зарплате, но и лишался достаточно значимых социальных льгот. Но, конечно, было интересно. Единственное условие, которое я поставил, формулировалось так: чтобы в мою кадровую политику ЦК не вмешивался. В качестве приоритетной задачи я поставил совершенствование строительного комплекса республики и строительство предприятий, таких как заводы «Арагац-перлит», каменного литья и Араратский цементный. Важность расширения цементного производства мы почувствовали уже вскоре в условиях землетрясения. Личные связи помогли подготовить документы о создании совместных производств с крупнейшими предприятиями Урала, Сибири. Планы были амбициозными: за три-четыре года превратить стройкомплекс Армении в лучший в стране. Но грянул Карабах, следом — землетрясение, начался распад Союза.
Одним из инструментов организации распада была кадровая политика Горбачева. Во главе республик появились лица, не способные обеспечить надлежащего руководства.
В Армении Карена Демирчяна, обладающего опытом и харизмой, заменили руководители, не имевшие никакого хозяйственного опыта. Стало понятно: управление в республике в ближайшее время будет потеряно, что и произошло через несколько месяцев. Для меня было также очевидно, что я не смогу сработаться с новым руководством, и как только ситуация в зоне бедствия стала относительно управляемой, я вернулся в Москву.
— Чем встретила столица и Главмосстрой — вас, опаленного трагедией человека?
— Переменами. Директивными документами, которые привели к дальнейшему развалу советской экономики. Я имею в виду закон о государственных предприятиях, предусматривавший выборность руководителей, то есть направленный на расшатывание дисциплины на предприятиях, и закон о кооперативном движении, поставивший госпредприятия в невыгодные условия, в результате чего начался массовый отток людей в кооперативы. Даже директора не смогли побороть соблазн и параллельно с основным производством спешно заводили кооперативы, которые оформляли на своих родственников. До сих пор ведутся дискуссии о том, кто более виноват в издержках переходного периода, — Горбачев или Гайдар с Чубайсом. По-моему, совершенно очевидно — это звенья одной цепи.
Попытался изменить ситуацию, имел беседы на эту тему во властных структурах, даже встречался со Станкевичем и Ельциным, который в то время был первым заместителем председателя Госстроя СССР. Когда понял, что все эти усилия не дают результата, решил создать новое предприятие, работающее уже на рыночных условиях. Жизнь подтвердила правильность решения. Начавшаяся приватизация осуществлялась на фоне живейшего интереса к недвижимости, которой обладали предприятия. Мосстрой № 3 — обанкрочен, здание захвачено; МГОЖС — обанкрочен, здание захвачено (а в роли конкурсного управляющего выступил врач-гинеколог), Мосжилстрой — вытеснен из здания на улице Качалова…
— Мосинтерстрой, как известно, создавался под проект, который так и не был реализован. Однако разочарование вас не постигло и неудача была компенсирована целым рядом успешных проектов. Галерея «Актер», Моситалмед на Арбате — визитные карточки компании навсегда, не так ли?
— Действительно, технопарк на ВДНХ, планировавшийся как совместный проект с итальянскими коллегами, не состоялся. Было ощущение, что все придут с инвестициями, но нет, не пришли. Параллельно с поиском нового проекта достраивали здания УД ЦК партии, не оконченные строительством. Квартиры в этих домах были первыми в Москве, проданными за деньги. Объединению поручали сложные проекты, например, успешно работающий и в настоящее время медицинский центр на Арбате «Моситалмед». И далее — Галерея «Актер».
— Роковой для вас объект? И одновременно — блистательный!
— Я бы сказал — исторический. Сам пожар в этом здании произвел на москвичей глубокое впечатление. Это сейчас то и дело в сводках сообщают о возгораниях, а тогда, на рубеже 1980-х и 1990-х годов, такое событие на центральной улице города было из ряда вон выходящим. В 1992 году Мосинтерстрой получил задание и на привлеченные средства за два года осуществил реконструкцию! Это был практически первый коммерческий комплекс в городе. Не менее важно, что после ввода в эксплуатацию галерея сразу же показала фантастическую доходность. И я горжусь, что Мосинтерстрой смог осилить такую работу.
— Гордитесь объектом, который принес успех и в то же время стал поводом для ликвидации Мосинтерстроя?
— Да, такая вот ирония судьбы. Не в моих правилах метать копья в поверженных истуканов, но вот буквально на днях руководитель Администрации Президента РФ Сергей Нарышкин вполне конкретно заявил, что бывшее руководство города допустило «запредельный» уровень коррупции. Я не зря назвал галерею историческим объектом, историю ведь не перекроишь самовольно, и там, где кому-то хочется поставить точку, на самом деле стоит многоточие…
— В мирное время вы очень близко видели в разрушенных городах смерть, были в обстоятельствах, когда невозможно не испытывать глубокого сострадания к людям. Наверное, именно эти трудные жизненные дороги привели вас, владельца успешной управляющей компании, к объекту, который образно можно назвать «молитвой в камне» — Армянскому кафедральному собору в Москве?
— Я имею лишь некоторое отношение к этому масштабному строительству. Надо сказать, что до революции в Москве было семь действующих армянских церквей, а на начало перестройки осталась лишь одна — на кладбище. Мне пришлось в 1994-1995 годах приложить значительные усилия на поиск площадки для размещения данного комплекса. Непросто было найти полтора гектара земли в сложившейся части города. Земельный участок для строительства храма и резиденции Патриаршего Экзарха — Главы Ново-Нахичеванской и Российской епархии Армянской Апостольской церкви был выделен в 1996 году, а церемония освящения фундамента комплекса состоялась лишь спустя десять лет. Сегодня с Божией помощью строительство, осуществляющееся за счет добровольных пожертвований, — на финишной прямой, а уникальная резьба, украшающая Кафедральный собор, действительно есть «молитва в камне».
Но, знаете, чтобы жертвовать, помогать, понимать людей, — совсем не обязательно близко соприкасаться с трагедией. Нужно просто иметь совесть. Она диктует, и она не ошибается.
Беседовала Лидия Калинина
Источник: Московская перспектива